Три года тому назад, однажды, в зимний вечер, когда смотрительразлиновывал новую книгу, а дочь его за перегородкой шила себе платье, тройка подъехала, и проезжий в черкесской шапке, в военной шинели, окутанный шалью, вошел в комнату, требуя лошадей. Лошади все были вразгоне. При сем известии путешественник возвысил было голос и нагайку; но Дуня, привыкшая к таковым сценам, выбежала из-за перегородки иласково обратилась к проезжему с вопросом: не угодно ли будет ему чего-нибудь покушать? Появление Дуни произвело обыкновенное свое действие. Гнев проезжего прошел, он согласился ждать лошадей и заказал себе ужин. Сняв мокрую, косматую шапку, отпутав шаль и сдернув шинель, проезжийявился молодым, стройным гусаром с черными усиками. Он расположился усмотрителя, начал весело разговаривать с ним и с его дочерью. Подалиужинать. Между тем лошади пришли, и смотритель приказал, чтоб тотчас, некормя, запрягали их в кибитку проезжего; но, возвратясь, нашел он молодогочеловека почти без памяти лежащего на лавке: ему сделалось дурно, головаразболелась, невозможно было ехать… Как быть! Смотритель уступил емусвою кровать, и положено было, если больному не будет легче, на другойдень утром послать в С*за лекарем. На другой день гусару стало хуже. Человек его поехал верхом в городза лекарем. Дуня обвязала ему голову платком, намоченным уксусом, и селас своим шитьем у его кровати. Больной при смотрителе охал и не говорилпочти ни слова, однако ж выпил две чашки кофе и, охая, заказал себе обед. Дуня от него не отходила. Он поминутно просил пить, и Дуня подносила емукружку ею заготовленного лимонада. Больной обмакивал губы и всякий раз, возвращая кружку, в знак благодарности слабою своей рукою пожималДунюшкину руку. К обеду приехал лекарь. Он пощупал пульс больного, поговорил с ним по-немецки и по-русски объявил, что ему нужно односпокойствие и что дни через два ему можно будет отправиться в дорогу. Гусар вручил ему двадцать пять рублей за визит, пригласил его отобедать; лекарь согласился; оба ели с большим аппетитом, выпили бутылку винаи расстались очень довольны друг другом. Прошел еще день, и гусар совсем оправился. Он был чрезвычайновесел, без умолку шутил то с Дунею, то с смотрителем; насвистывал песни,
